Наш постоянный автор, известный русско-американский журналист и литературовед Владимир Соловьев, чьи книги о Бродском и Довлатове стали бестселлерами, вспоминает о Фазиле Искандере на девять дней его кончины…
Страна Искандерия: антинекролог фото: Наталия Губернаторова
…А начать придется с личной справки. Наша дружба с Фазилем началась еще до моего переезда в столицу — с полдюжины моих рецензий на его книги: «Спасибо за статью в «Дружбе народов» — она меня обрадовала и доставила истинное удовольствие. Хотя люди, хвалящие нас, всегда кажутся тонкими и проницательными, на этот раз уверен, что статья хороша вне похвалы и вне меня», — писал мне Фазиль из Москвы в Ленинград летом 73-го по поводу статьи про «День Чика». А потом Лена Клепикова героически пробила в «Авроре», где работала редактором отдела прозы, следующую повесть Искандера «Ночь Чика», с которой у Фазиля были трудности в московских редакциях. «День Чика» проскочил, а его сиквел «Ночь Чика» — ни в какую из-за фрейдистской подоплеки новой повести. Фазиль искренно удивлялся: «Так на то и ночь, чтобы все страхи повылазили…» Убежден, что Фазиль ни до, ни после Фрейда не читал, а дошел до запретного тогда в России психоанализа своим умом. Как и до много другого. Я его назвал как-то «тугодумнодосутидодум». Будучи словесным лакомкой, он повторил за мной это длиннющее словообразование, словно пробуя его на вкус, смакуя и запоминая мой идиоматический мем. Ну да, Фазиль Искандер — самородок, но самородок окультуренный.
А когда я переехал в Москву, мы оказались соседями в Розовом гетто, писательском кооперативе на Красноармейской улице, да еще окно в окно. Наша дружба приобрела рутинный характер — виделись на регулярной основе, а не только по красным дням календаря и дням рождения.
Когда профессиональный журналист Фазиль Искандер начал писать стихи, это задело самолюбие главного редактора сухумской газеты, который тоже писал стихи: для одной газеты двух поэтов оказалось слишком много, Фазилю пришлось покинуть редакцию, он сосредоточился на стихах, выпустил несколько поэтических сборников. Потом профессиональный поэт опубликовал в «Новом мире» гротескно-пародийную повесть «Созвездие Козлотура», с нее, собственно, и началась всесоюзная слава Фазиля Искандера.
Главный герой в этой сатирической повести — рогатый гибрид козлотур, гипербола мнимости, директивно возведенная в разряд реальности. Главный герой этой лирической повести — сам автор. Вот он делает необязательное отступление в собственное детство — не играя никакой роли в фабуле «Созвездия Козлотура», мемуарный этот экскурс служит своего рода противовесом: это внешнее и мнимое, имя ему — козлотур, а это нутряное и истинное — жизнь автора-героя, независимая от козлотурной интриги. Между двумя этими сюжетами, основным и вставным, протянут соединительный мостик — «тонкий, как волос, и острый, как меч», если воспользоваться гениальной метафорой из священной для предков Фазиля книги, Корана.
И вот, выдвинувшись благодаря «Козлотуру» в первые ряды русских прозаиков, Искандер и тут вильнул в сторону от им же проторенной дороги и от шестидесятничества в целом: стал писать рассказы, где сатира исчезла вовсе, а юмору пришлось еще больше потесниться, ибо жанровый и семантический упор перенесен на лирическое и философское восприятие реальности. Одновременно эти рассказы были смешными, и читатель с облегчением признал в них любимого автора — встреча со знакомым незнакомцем. Зато в помянутом «Детстве Чика», а еще больше в «Ночи Чика» Искандер предстал перед своим читателем вовсе неузнаваемым, и хотя это одна из лучших его вещей, она прошла незамеченной: читатель ее встретил равнодушно, критика — молчанием. Моя рецензия, с которой началась наша с Фазилем дружба, была чуть ли не единственным откликом. Писатель в своем движении обогнал читателя, который был захвачен врасплох, не понял, что к чему.
Тут, однако, на пути супер-пупер-удачливого автора возникают препятствия, связанные не только с его собственными творческими метаморфозами, но и с отнюдь нетворческими — скорее наоборот, метаморфозами времени, которое пошло в противоположном направлении, чем художник: вот они и разошлись, как в море корабли. Фазиль Искандер начинал свой писательский путь на инерции хрущевской оттепели, а тут политически подморозило: началась новая фаза советской истории — брежневская стагнация. Больнее всего она поначалу ударила именно по культуре.
На гребне оглушительного успеха ржачного «Созвездия Козлотура» «Новый мир» заключил с Фазилем договор на «Сандро из Чегема», но Фазиль под видом абхазского народного эпоса сочинил самый сильный и самый острый роман в постхрущевскую пору с потрясающей главой «Пиры Валтасара». Лучший по силе художественного воздействия, а по сути самый страшный образ Сталина в фикшнальной прозе, даже если сравнивать с такими высокими образцами, как у Василия Гроссмана в «Жизни и судьбе» либо у Владимира Войновича в «Чонкине». Именно из-за «Пиров Валтасара» начался конфликт Фазиля с официальной литературой: договор был с ним подписан в одно время, а его опус магнум был дописан совсем в другое, когда изменился сам вектор времени.
У Искандера был свой счет к «отцу народов».